Уже выбором места для московского детинца Юрий Долгорукий предначертал городскую жилищно-социальную программу на века. Будь то первый княжий терем у Боровицких ворот, или царские палаты в том же, юго-западном, углу Кремля — верховная власть неизменно распространяла свое влияние на прилегающую с этой стороны местность, сирень на Занеглименье.

На Ваганьковском холме, где теперь Пашков дом, летопись фиксирует загородный двор великой княгини Софьи Витовтовны, матери Василия Темного. Московские правители, их родственники и приближенные издревле имели дворы на Знаменке. Иван Грозный добрался и до Воздвиженки — о ту пору кремлевских выселок, прозванных Орбатом (от арабского «рабад» — пригород). Примерно на ее углу с нынешней Моховой царь строит Опричный двор, да и все западные предместья в границах Москва-реки и Никитской улицы забирает на «свой обиход», в опричнину.

С тех пор лучшие участки в этих краях занимают дворяне. Особо ценилась близость к центру. В Белом городе (внутри кольца современных бульваров) курляндец Рейтенфельс видит «много домов бояр и иностранцев, каменных и деревянных, весьма красивых на вид и с садами». Около того же времени (1670-е) территория Земляного города (между бульварами и Садовым), по словам чешского путешественника Таннера, «за исключением очень немногих вельмож, и то далеко не важных, заселена только ремесленниками и густо застроена деревянными домами».

Но на западе и простой люд был поселен особый — обслуживающий непосредственно государев двор. Немец-опричник Штаден отмечает в этом направлении слободы охотников и конюхов, увековеченных названиями переулков и впоследствии совершенно вытесненных отсюда дворянством.

С XVIII века, особенно со времен императора Павла, Старая Конюшенная — самый аристократический район, «Сен-Жерменское» предместье Москвы. Уроженец этих мест, известный географ и анархист Кропоткин писал, что «тут жило и медленно вымирало старое московское дворянство, имена которого часто упоминаются в русской истории до Петра I». А у Вистенгофа, бытописателя 1840-х, «бесконечная цепь карет» тянется зимними вечерами «на Поварскую, Арбат и Пречистенку» — потому-де что там «московские гранды дают балы на славу».

Не нужна была острая наблюдательность Белинского, чтобы, после знакомства с западным районом города, констатировать вместе с критиком: «Тверская, Арбатская, Поварская, Никитская, обе линии по сторонам Тверского и Никитского бульваров, состоят преимущественно из «господских” домов». И дело не в том, что к концу XIX столетия усадьбы все больше перемежаются или заменяются доходными домами, а в том, что кварталы продолжают оставаться престижными и дорогими — вплоть до Петровки и Каретного ряда, за которыми, ближе к Трубе и Цветному бульвару, начинался криминально-трущобный район.

Единственное исключение составляла Большая Козиха, дешевые квартиры которой имели, впрочем, тоже благородный налет, так как снимались, в основном, студентами и оттого пользовались славой московского Латинского квартала.

Теперь — о востоке. Его развитие также предопределил еще долгоруковский «древян град». Торгово-ремесленный посад мог лепиться к стенам только с этой стороны и только в этом направлении расти. Расти сначала за счет ремесленников, потом — купцов, как вновь прибывающих, так и вытесняемых княжеским двором из Кремля.

Когда и боярам стало тесновато в замке, то и они, в свою очередь, начали переселяться на посад, в Китай-город. Но тут жизнь была уже налажена без них, подчинена рынку, и им приходилось втискиваться между торговыми рядами и монастырями, подворьями и дворами богатых гостей. Позднее, в Белом городе, палаты Артамона Матвеева и князей Милославских, соседствуя, скажем, с палатами гостя Ивана Сверчкова, островками возвышались над лубяным морем черных сотен и монастырских слобод.

Любовь Петра к немцам, дворцы в Лефортове и усадьбы «птенцов» — например, Меншикова на Мясницкой — качественно ситуацию не изменили. Если в XIX веке улицы Старой Конюшенной не терпели торговли, то на Покровке грибоедовская Хлестова прекрасно уживалась с овощными, хлебными и каретными лавками. «Вы видите, — словами Вистенгофа, — палаты вельможи подле мирной хижины ремесленника». Проще говоря, «господские» дома возникали в этом секторе на торгово-ремесленной почве, всегда были вкраплением, а не тканью.

Что же касается «ткани», то на востоке и юге старой Москвы нужно отметить четыре наиболее ярких и контрастных разновидности кварталов, свойственных и естественных для этой части города.

Во-первых, о «средоточиях московской торговли» (Загоскин), где дома — стеной, и вывески — как обои. Древнейшее — Китай-город, с торговлей в розницу и оптом, с рядами, Гостиным двором и биржей. На Ильинке и Никольской, по выражению Салтыкова-Щедрина — «труба нетолченая от возов». «Кому-то нужен этот товар? — спрашивает Боборыкин и сам отвечает, — «Город» хоронит его и распределяет по всей стране».

Кузнецкий мост служил аристократии модным магазином и кондитерской, где «за французский милый вздор» (Крылов) господа спускали изрядные деньги. Мясницкая соперничала по важности с Тверской, особенно став дорогой к вокзалам и превратившись из купеческой улицы в улицу крупных коммерсантов и финансистов.

Другим колоритным явлением были чисто купеческие жилые районы — Таганка и Замоскворечье. Их дома-усадебки, по впечатлению Белинского, походили на крепостцы, способные выдержать долговременную осаду, «назначенные,— цитируя уже Аполлона Григорьева,— для замкнутой семейной жизни, оберегаемой и заборами с гвоздями, и по ночам сторожевыми псами на цепи».

Третье — язвы притонов и трущоб, а именно Драчевка (Трубная улица) с окрестностями и знаменитый Хитров рынок, который, по описанию Гиляровского, представлял собою сырую, курящуюся паром площадь, окруженную двух- и трехэтажными облупленными ночлежками, где ютилось до десяти тысяч оборванцев.

Наконец, переселенцы и иноземцы, которых со времен Средневековья помещали на посаде и в пригородных слободах. Купцы-псковичи дали имя Псковской горе (Варварка), новгородцы — Лубянке, поляки — Старопанскому переулку.

Коментарий

Иван Грозный — Иван IV Вас. Грозный (1530—1584), вел. кн. моек, и всея Руси (с 1533), 1-й рус. царь (с 1547).

«Кремль есть место великих исторических воспоминаний», — пишет Н.М. Карамзин и добавляет: «Отсюда священные тени добродетельных предков изгнали Иоанна Грозного, когда он изменил добродетели. Кремль был душен для тирана!…» (Карамзин. С. 13). Действительно, после введения опричнины (1565) и начала массовых жестоких казней Иван Грозный, опасаясь за свою жизнь, часто менял резиденции и надолго оставлял Кремль, живя в Александровской слободе, Вологде, Старице, а в М. — в Опричном дворце.

Опричный дворец, или двор, был построен в 1566—67 на терр. между совр. ул. Воздвиженкой и Б. Никитской, Моховой и Романовым пер.; сгорел в 1571 и вскоре же (ок. 1575) был восстановлен; не сохр., но в составе застройки XVIII в. на университетском дворе изв. две белокам. палаты, к-рые, предположительно, являются уцелевшими кам. помещениями Опричного дворца, а именно остатками погребов и небольшой сводчатой палатки над ними, в к-рой опричник-мемуарист Генрих Штаден спасался в 1571 от пожара.

Тверская ул. (в 1932—90 входила в состав ул. Горького); назв. получила по своему направлению — как нач. древней дороги на Тверь; выводит, как и прежде, на пл., наз. теперь Триумфальной (в 1935—92 пл. Маяковского, а до рев-ции — Cm. Триумфальных ворот); в прошлом начиналась от Воскресенской пл. (совр. пл. Революции) перед Воскресенскими воротами и существовавшим до 1819 Воскресенским мостом (к первонач. быв. на его месте дерев. мосту ул. вела с кон. XV в., а до того южнее совр. Брюсова пер. брала западнее, к мосту против угловой башни белокам. Кремля Дмитрия Донского); в 1932—38 был снесен квартал между Манежной и Моховой улицами, образовывавший с 3. первый отрезок Тверской ул., к-рый т.о. вошел в состав возникшей на месте квартала Манежной пл. — от нее с 1938 и стала начинаться Тверская; аристократии, характер улицы складывался уже в XVI—XVII вв„ когда слободские дворы постепенно вытеснялись отсюда дворами знати (в XVII боярские палаты были здесь б.ч. кам.); значение Тверской как главной ул. определилось возникновением в одном направлении с Тверью Петербурга, т.е. новой столицы, откуда по Тверской рос. правители въезжали в первопрестольную венчаться на царство, праздновать воен. победы и т.д.; в XVIII улица практически на всем протяжении застраивается домами вельмож, причем на нее и выходившими — в отличие от древних боярских палат, ставившихся в глубине дворов; потребностям обитавшего на Тверской дворянства отвечало появление на ней (и в прилегающих переулках) лучших в городе гостиниц, модных магазинов, кондитерских лавок — в общем, как пишет К.Н. Батюшков, всех снарядов моды и роскоши (Батюшков. С. 380); этот же характер улица сохраняла и в 1840-х, когда о том свидетельствовали в своих очерках П.Ф. Вистенгоф и В.Г. Белинский, отмечавшие ее главенство среди моек, улиц (несмотря на ее, в то время, узость и кривизну), а также ее принадлежность к тем респектабельным улицам, к-рые состояли преимущественно из «господских» домов (Коваленский. С. 380—382, 402; Очерки. С. 37—38, 99).

Кузнецкий мост — ул. Кузнецкий мост (совр. написание — ул. Кузнецкий Мост): после присоединения к ней Кузнецкого пер. (1922) стала начинаться от ул. Б. Дмитровки, а до того шла от ул. Петровки и выводила, как и теперь, на ул. Б. Лубянку; назв. получила по мосту через р. Неглинную, а тот — по слободе кузнецов у Пушечного двора времен Ивана III (разобран в 1803—04); с сер. XVIII в. и в нач. Х1Х-го улица, м.б., наиб, оправданно наз. мостом, т.к., реконструированный по проекту Д.В. Ухтомского в 1754—56, новый белокам. мост получил длину свыше 120 м (начинался в неск. метрах к В. от Петровки и доходил почти до Рождественки), т.е. занял ок. трети длины всей улицы; когда в 1817—19, при заключении р. Неглинной в трубу, мост снесли (кладка засыпанных оснований обнаружена при строит, работах 1986), то часть его сев. парапета между Петровкой и Неглинной послужила основанием передней стены воздвигнутого там дома; по доп. проекту Ухтомского при въездах на мост были выстроены кам. лавки с галереями, предназначавшиеся для того, чтобы окупить со временем его стр-во, и занятые впоследствии модными магазинами.

Иноземцы и их слободы (уточнения). Начиная с барона С. Герберштейна (1-я пол. XVI в.), писавшие о М. иностранцы упоминают замоскворецкую слободу солдат-телохранителей, устроенную вел. кн. Василием III; как пишут, этим солдатам было позволено пить спиртное не соблюдая постов, отчего их поселение прозвали Налейками или Наливками (в районе совр. Спасоналивковских пер.); писатели XVII в. А. Олеарий и Б. Таннер сообщают, что солдаты эти были иноземцами (поляками, литовцами и немцами); их слобода погибла, очевидно, в 1571, когда М. сгорела при набеге хана Девлет-Гирея. Опричник Г. Штаден указывает (Сухман. С. 68), что «все немецкие воинские люди» обитали «по другую сторону Яузы на Болвановке» (в районе совр. Радищевских, быв. Болвановских, ул. и ц. свт. Николая на Болвановке); ядро слободы составили в 1574 шотландские наемники — военнопленные, принятые на рус. службу (эта колония просуществовала недолго).

Пленных ливонцев, а с ними и разл. зап. мастеров, Иван Грозный в 1576 поселил под М., близ ручья Кукуй (,Кокуй), к-рый дал образовавшейся т.о. Немецкой слободе второе назв. («немцами» же в Московии называли всех выходцев из Зап. Европы, как «немых», не говорящих по-русски); в 1610 это поселение разграбили и сожгли войска Лжедмитрия II, а пожар 1611 уничтожил его окончательно. После Смутного времени иностранцы стали довольно свободно селиться в М„ скупая дворы в Белом и Земляном городе, обживая районы Покровки (точнее даже Маросейки), Огородной и Печатной слобод, а также имея отдельные дворы на Тверской ул., Арбате и в Сивцевом Вражке; однако трения с местным населением, жалобы духовенства и недовольство самого патриарха привели к указу (1652) о выселении иноземцев из города (за исключением нек-рых богатых купцов, цар. врачей и др. особых случаев) и о возобновлении для них Немецкой слободы — «за Покровскими воротами, за Земляным городом, подле Яузы реки, где были наперед сего немецкие дворы при прежних Великих Государях до Московского разорения» (Романюк (С-1). С. 404; Сытин 1. С. 111). В результате, под дворы Новой иноземской слободы (в народе — Новой Немецкой или просто Немецкой) были розданы земли в пределах р. Яузы (с В. и Ю.), села Елохова (в районе совр. Спартаковской, быв. Елоховской, ул., т.е. с С.) и ручья Кукуя (с 3.; впадал в Яузу в районе Елизаветинского пер.); осн. внутрислободской трассой стала ул., получившая впоследствии назв. Немецкая (совр. Бауманская), от к-рой под прямыми углами шли переулки — к Яузе и ручью Кукую. С поездок в эту слободу и заводимых в ней знакомств началось увлечение Петра I западноевропейской культурой; в XVIII в. слободской уклад исчезает, на терр. слободы появляются дворцы знати (напр., Лефортовский и Слободской), а после пожара 1812 быв. слобода заселяется гл. обр. купцами и мещанами.