На свадьбе невесты не было…

Юлька смотрела на себя в старое, темное от времени, бабушкино зеркало. Она с наслаждением гладила серебристый мех лисьей шубы, купленной мужем три дня назад.

—Вот так, бабанечка, всю жизнь вы называли меня лентяйкой да дурой, Верку в пример ставили. Правильно, у меня двойки да тройки в дневнике вечно были, а Верочка — умница, отличница, примерная девочка. Ну и где теперь ваша умница? Сидит на вашей же шее. А на меня смотреть приятно, правда? Клевая шуба, да?

Бабушка осторожно погладила нежный мех натруженными грубыми руками и испуганно отдернула их — не повредить бы такую красоту.

—А что, Юлька, дорого отдали?

—Ой, бабанечка, не спрашивай, тебе и не понять, какие это огромные деньги.

—Да, Олег твой хоть бандит и душегуб, а тебя, видать, любит.

—Ну, сколько вас всех просить — не зовите Олега бандитом. Он не бандит. Он — бизнесмен, понятно?

Бабушка заворчала что-то себе под нос и ушла на кухню. Повертевшись еще немного перед зеркалом, Юлька с сожалением вздохнула и сняла драгоценную покупку. Только она знала, как досталась ей обнова. Закроешь глаза, и тут же замелькают странные картины. Странные и страшные. Не подозревала она и о том, что ей еще предстояло пережить.

…Юлька никогда не хотела учиться — ни в первом классе, ни в девятом. На уроках она засыпала. Особенно тяжело было, когда появились химия и физика. Она ничего не понимала, совсем ничего. Запоминать не пыталась, злилась и ненавидела школу и идиотов-учителей лютой ненавистью. Родителей неоднократно пытались вызывать в школу, но это было бесполезно: предки, с утра до вечера «трубившие» на заводе, даже дорогу в школу не знали. Они приходили домой измученные, злые, вечно недовольные. Отец быстро ел и сматывался к дружкам. О его возвращении возвещали грохот в дверь, громкая нецензурная брань, иногда — звон разбитой посуды, а довольно часто и глухие удары и крики матери. Когда Юлька немного подросла, стало доставаться и ей.

Ей было пять лет, когда она вцепилась зубами в руку пьяного отца, методично наносившего удары по потерявшей сознание матери. Отец взвыл, размахнулся рукой, на которой висела дочь, и шваркнул ее об стену. Дальше Юлька ничего не помнит. Она лежала в одной больнице, мать — в другой. Отца посадили. Но ненадолго. Вернулся он еще злее, чем был, и продолжал хулиганить, как и прежде.

Первый сон, который она запомнила, приснился в больнице: огромная комната, она сидит на полу, рядом много детей, они играют в какие-то непонятные игры. Ей тоже хочется, но она не понимает, во что они играют.

Какая-то женщина настойчиво пытается ей объяснить смысл игры. Но Юлька злится, стучит кулаком по полу и кричит во весь голос. Ей не хочется плакать, но она чувствует, что это нужно. Ей не нравится просто сидеть на полу, она видит, что у детей много разных игрушек, им интересно. Но что-то мешает ей пойти к ним. И она засыпает, сидя на полу.

Когда она просыпается, в комнате уже никого нет. На полу разбросаны игрушки, оставленные детьми. Юлька знает, что теперь она может одна играть с ними. Но для этого нужно вспомнить, что говорила ей женщина, а вспомнить не получается, что-то мешает. Игрушки лежат перед ней, но что с ними делать — она не знает.

Юлька берет куклу, но она выпадает из рук. Одной куклой играть нельзя, нужно ее соединить с другой игрушкой. Но как, зачем, почему — Юльке неведомо.

Игры не получается. Юлька сидит на полу среди вороха игрушек, ей тоскливо и холодно. Она не знает, что делать…

Мать отправила Юльку к бабушке. Это было безопаснее. С того памятного дня, когда отец «стряхивал» дочь с руки, ее лицо «украшал» тонкий, но заметный шрам, пересекавший щеку и приподнимавший уголок рта. В детстве этот шрам доставлял много неприятностей, зато, повзрослев, Юлька оценила достоинство своей невольной полуулыбки — она придавала Юлькиному лицу некоторую загадочность.

Жизнь у бабушки оказалась куда приятнее: никто ребенка не дергал, тем более не бил, не докучал пьяными разговорами. Бабушка жила с маминой сестрой, ее мужем и дочерью Верой, Юлькиной ровесницей. Юльку определили в Верин класс. И все было бы хорошо, но, как назло, Верка оказалось занудой, зубрилкой и чистюлей. «Поправь, убери, пиши аккуратно, не разбрасывай вещи, чисть зубы», — это не полный список сестриных требований, который выводил Юльку из себя. Однажды, сильно разозлившись (Вера заставила переписать целый лист!), Юлька треснула ее толстой книжкой по голове. Заметив шишку, родители заставили Веру рассказать о том, что произошло. Верин отец увел Юльку в другую комнату, посадил на стул и, строго посмотрев ей в глаза, сказал: «Еще раз побьешь Веру, пойдешь жить к отцу». Этого хватило раз и навсегда, но любви к самой Вере не прибавило.

К девятому классу Юлька уже знала, что в школе ее держать не будут: она еле-еле переползала из класса в класс. Да ей и самой надоела эта мерзкая учеба. Куда приятнее было ходить с девчонками постарше, не такими дурами, как Верка, понимающими ее школьные страдания, знающими толк в парнях, научившими ее пользоваться косметикой. К сожалению, своей косметики не было и приходилось ждать, когда подруги позволят накраситься. Но зато потом она чувствовала себя красавицей: ярко-синие веки, обведенные черным глаза, черным карандашом нарисованы губы, прокрашенные внутри яркой помадой. Иногда веки были зелеными, иногда розовыми. И все это было так красиво! Юлька уже почти не отходила от зеркала. Она слышала, как тетка, мать Веры, выговаривала бабушке: «Отправь ты ее домой. Посмотри, какая оторва. А у нас — Верочка». На что строгая бабушка (ее все побаивались) говорила: «Нашу Верку ничем не испортишь, она что самородок золотой — знай себе светится. А Юльку отправлять некуда. Сама знаешь, отец — изверг, убить может. Тебе же потом стыдно станет».

Юлькина мать и мать Верки — родные сестры, бабушкины дочери, были очень разными. Юлькина мать, Татьяна, школу еле закончила, пошла в ПТУ, потом на завод. В училище познакомилась с будущим мужем. Поженились. Отец пил едва ли не с пеленок. Когда родилась дочь, обещал бросить, но, будучи хозяином своего слова, — как дал слово, так и обратно взял. За всю жизнь Юлька видела отца трезвым один раз — на суде. Он потряс ее злобными, налитыми кровью глазами. Мать, замученная работой, стиркой, варкой, своими и Юлькиными болезнями, состарилась раньше времени. Она была худой, изможденной, с ранней сединой, изношенной женщиной. Юлька даже не знала, любит ее мать или нет, та никогда не целовала своего ребенка. Редко когда погладит по голове. Разговаривала всегда мало и только очень огорчалась, что Юлька учиться не хочет. Несколько раз пробовала увещевать дочь, приводя в пример себя и отца, свою загубленную жизнь. Да только Юльке чужая жизнь, хоть и родительская, была «по фигу». Ей интересна была только она сама.

У Вериной мамы судьба сложилась куда как лучше. Она, правда, и сама была другой: любила учиться, была помощницей по дому, шила и вязала. Замуж вышла на четвертом курсе за такого же серьезного студента. И как бы ни складывалась жизнь, какие перемены ни происходили бы в доме или стране, они оба оставались спокойными и серьезными. Юльку приняли без лишней радости, но опять же спокойно. И вот только когда она начала краситься да мальчиками интересоваться, Верина мать стала нервничать…

Со своими новыми подругами Юлька познакомилась случайно. Они были старше, нигде не работали, не учились, жили весело и вольготно. Юлька завидовала их свободе, она хотела жить так же, как они. Девчонки почти ничего не рассказывали о том, откуда у них вещи, деньги. Да Юльке и без надобности, лишь бы не прогоняли. Ей так хотелось быть похожей на них.

Обычно они тусовались у Нинки дома, а ближе к вечеру красились, наряжались и уходили. Как Юльке хотелось с ними! Все бы отдала. Но Антонина, старшая в компании, даже слушать не хотела — «мала еще». Юлька догадывалась о том, как девицы проводят время, с кем встречаются, что делают. Но это «взрослое» влекло ее еще сильнее, чем красивая одежда. Она долго ныла и приставала к подругам. Наконец те махнули рукой и сказали — пойдем…

Ночью она увидела во сне роскошную шубу. Такие бывают только в кино. Она видит красавицу, отраженную в зеркале. Шуба на ней сияет и переливается. Юлька вздыхает: бывает же такая красота. Но ей не завидно, она понимает — все это ей. так же недоступно, как звезда в небе. И вдруг в лице красавицы различает знакомые черты. Юлька начинает волноваться, ей тревожно и беспокойно. А красавица смотрит из зеркала на нее внимательно и как-то сочувственно, что ли. Юлька понимает, что красавица ее жалеет. «Наверное, потому, что у меня никогда не будет такой шубы», — думает Юлька. Ей становится до слез жалко себя. Она видит, что красавица тоже плачет. И тут Юльку пронзает — так это же я!

Юлька задыхается от восторга, а ее отражение в зеркале продолжает плакать. Юлька протягивает руки, они легко входят в зеркало, расстегивают шубу, снимают ее с красавицы и вытаскивают из зеркала. Шуба у Юльки в руках. Красавица в зеркале стоит перед ней совершенно голая. Юлька всматривается в ее тело, глядит на незаживающие раны. Одна из ран раскрывается, как цветок, и оттуда течет что-то липкое, грязное. Тело начинает корчиться от боли: кто-то невидимый стегает по нему ремнем. От ударов вздуваются красные рубцы, и Юлька чувствует боль и жжение на своем теле. «Но ведь бьют ее», — думает она. И кто-то невидимый отвечает ей: «Она — это ты».

Удары сыплются все чаще. Тело скрючивается от боли и падает на пол. Вдруг все прекращается, становится оглушительно тихо и как-то очень пусто. Красавицу никто не бьет, но Юлька отчетливо понимает, что жизнь кончилась. Она поворачивается к зеркалу — в нем черная пустота…

Проснувшись, Юлька долго не могла успокоиться: сердце бешено колотилось, и в нем, казалось, навечно поселилась тоска. Слезы текли градом, но Юлька даже не пыталась их вытирать. Она не знала, о чем плачет, но странный холод внутри был грозным предвестником чего-то ужасного. Поплакав с полчаса, Юлька разозлилась на себя: «Ну, распустила нюни, чепуха какая-то приснилась, нашла, о чем плакать».

Вечером собрались в большом частном доме. Юлька, три ее подруги и две незнакомые девицы со своими парнями. Бурное застолье периодически прерывалось танцами. Скандал разразился неожиданно: одна из девиц была застигнута своим парнем в весьма пикантной позе — на коленях у приятеля. Завязалась драка. Для Юльки это было делом привычным, но она была поражена: парни дрались зло и жестоко, и их никто не разнимал, все отступили назад и наблюдали.

В этот момент подъехала машина, из нее вышли четверо и направились к дому. Один из них был главный, и это было видно сразу. Какое-то время он спокойно смотрел на драку. Потом что-то шепнул своим друзьям, и дерущихся разняли.

Главного звали Шершень. Юлька не могла понять, почему все его боятся и слушаются. Он внимательно осмотрел присутствующих. Увидев Юльку, удивился. О чем-то тихо переговорил со своими дружками. Затем подошел к Юльке, взял ее за подбородок и сильно впился в Юлькины губы. Было больно и в то же время приятно. Она слышала, как одна из девиц вздохнула: «Повезло новенькой…»

— Поедешь со мной, — сказал Шершень.

Юльку привезли в большой двухэтажный дом. Она впервые оказалась в таком доме. Все здесь казалось сном, сказкой. Мужчины много пили, смеялись только им понятным шуткам, подпаивали Юльку. Вскоре Шершень сказал: «Не перестарайтесь, работать не сможет». Парни заржали.

Через час сказка кончилась.

Юльку бросили на иол, содрали одежду. Грубые руки лазили по всему телу. Затем все слилось, свернулось в ком боли, страха, отчаяния. Юльку насиловали грубо, жестоко, извращенно. Она даже представить не могла, что все, что девчонки показывали ей на кассетах, называя «жестким порно», произойдет в реальной жизни. Ее, «исполнительницу главной роли», мучили, давали отдышаться и принимались насиловать снова. Парни явно никуда не спешили. Весь этот кошмар длился с вечера пятницы до утра понедельника. Кто-то из них засыпал, но кто-то обязательно бодрствовал. Ее ставили под душ, приводили в себя холодной водой, вливали стопку коньяка и продолжали терзать. Иногда ей удавалось заснуть, но ненадолго: насильникам было наплевать на ее состояние.

В понедельник уже к обеду Юльку разбудили и спросили, где она живет. Она решила ехать к матери.

«Ну, девочка ты большая, сама знаешь, что бывает, когда лишнее рассказывают, — сказал на прощание Шершень. — Достанем и убьем. Так что будь умницей. Да ты, я вижу, сама девка не промах — четверых мужиков ухайда-кала… Будешь умницей?» Шершень смотрел Юльке куда-то между глаз, отчего казалось, он видит ее насквозь. Юльке было страшно, и она понимала, что никогда никому ничего не скажет. И Шершень это понял.

Удивительно, но дома никакой тревоги по поводу ее исчезновения не было. Она приехала к матери, рассчитывая здесь переждать грозу по поводу своего загула. Со страхом ждала вечера. Но мать как всегда пришла с работы поздно, что-то буркнула и занялась своими делами. Вскоре Юльку позвали ужинать. Ела она вяло. Мать потрогала лоб: «Заболела, что ли, чего зеленая такая, трактором, что ли, по тебе проехали?» И тут Юлька разрыдалась. Ее била сильная дрожь, зубы стучали, рыдания разрывали горло…

Юлька болела долго. К бабушке возвращаться отказалась наотрез. Учиться тоже.

Как-то вечером мать присела к ней на кровать, провела рукой по легким светлым волосам, вздохнула и скорее сообщила, чем спросила: «Изнасиловали тебя».

Юлька молча кивнула.

«Вот и я с твоим отцом с этого начала. Они с другом из деревни приехали, жили в общежитии ПТУ. Я знакомого искала, зашла к ним в комнату, не видали, мол, такого-то. Они меня усадили. Дескать, чай пить будем, нам из деревни жратвы прислали. Чай оказался самогоном, налитым в чайник — для конспирации. Я не заметила, как они дверь закрыли на ключ. Набросились на меня оба сразу — не могли решить, кому первому начать. Победил твой отец. Не отпускали до утра. Так вот по очереди, основательно, неспешно и «обрабатывали» меня. А я возьми да и забеременей после этого. Матери-то я ничего не сказала, боялась ее смертно. Пусть лучше насилуют, лишь бы она не узнала. А что беременная — подруга сказала, сама-то дура была набитая. Тошнит и тошнит. То селедки хочется, то укропу, а то рябины вдруг захотелось. Подошла к дереву, что около училища росло, стала рвать ягоды и есть. Подруга посмотрела на меня, да и бухнула: а ведь ты ребенка ждешь. Я чуть не померла тогда. Матери боюсь смертельно, а что делать — не знаю. Опять подруга надоумила — иди к гинекологу, бери направление на аборт. А меня вдруг до того зло взяло, что пошла я вечером к этим гадам ползучим и давай на них орать: «Посажу, подонки, я — несовершеннолетняя». Они испугались, белые стали, руки дрожат: «Не говори никому. Мы на тебе женимся». «Что, — говорю, — оба?» И смех и грех. А они всерьез так мне отвечают: «Нет, вместе нельзя. Мы решим, кто из нас. Один». Выпало твоему отцу, он же первый был. Так вот и поженились».

«Неужто он тебя не попрекал никогда?»

«А чем попрекать? Я своего согласия не давала, а они не спрашивали. А то, что ты его дочка — и рад бы усомниться, да не может. Даже родинки на тех же местах, не говоря, что лицо одно. На меня-то ты совсем не похожа. Оно и хорошо. Ты вон, какая красивая».

Впервые Юлька с матерью так душевно поговорили.

«Надо же, мам, и я по твоей дорожке пошла…»

«Судьба у нас, наверное, такая».

Через два месяца, когда Юльку стало тошнить, она сразу поняла — судьба у них с матерью действительно была общая.

«Что делать, мама?»

«А что делать? Аборт, конечно, правильнее. Но ведь и бездетной можешь остаться. Кормить вас с дитем мне не по силам, да куда же деваться? Рожай, дочка. Я, наверное, дура, что взваливаю на себя такую ношу, да куда ж деваться».

А Юлька не знала сама, рожать или избавиться от «подарочка». Хорошо было матери — двое быстро разобрались, кому жениться. А ей к кому идти — к четверым незнакомым мужикам: «Здрасьте, я ребеночка от вас жду. От четверых».

С Шершнем она столкнулась случайно. Юлька спускалась с крыльца хозяйственного магазина, а он, поставив машину за углом, шел ей навстречу. Внимательно посмотрел на джинсовый сарафан, туго обтягивающий живот, и спросил: «Сколько месяцев?»

«А ты не считай, все мои», — Юлька неожиданно для себя самой стала дерзить. Зло ее взяло. Да и обидно стало.

«Не кипятись, девушка. Сколько?»

«Шесть. Не подсчитывай, кроме вас, никого не было, ни до, ни после».

«Ну, до — это я знаю. Сам тебя распечатал. А вот после — это вопрос».

«А после я болела два месяца. А потом думать стала, что делать, а потом живот стал вылезать. Кому я теперь нужна такая».

«А ты не прибедняйся. Вон какая красотка, тебя любой возьмет».

«С чужим пузом?»

Шершень хмыкнул. И Юлька с удивлением отметила в нем что-то вроде смущения.

«Слушай, тебя зовут-то как, тогда не до того было».

Юлька понимала, что выглядит все это по-дурацки: стоит мужик, один из четверых «авторов» ее ребенка, и спрашивает, как ее зовут. Но смеяться было не над чем: отец нашел какую-то бабу-пропойцу и отвалил к ней. Хотя от него и раньше помощи только в виде кулака можно было дождаться. Мать перебивается на крохотную зарплату, хорошо еще, когда ее выплачивают вовремя. А ребенок — это деньги, расходы. Где она их возьмет? Не дерзить надо, а просить. А тут — запросы! Купальники красивые и новые подавай. Если бы она хотя бы знала что приобрести тут их можно в 3 раза дешевле чем она это делает.

«Слушай, ты просил, чтоб я молчала, я так и сделала. Слово свое сдержала. Теперь твоя очередь».

«Какая еще очередь?»

«Мою просьбу выполнить. У матери нет ничего. Про меня говорить нечего. Скиньтесь вчетвером: хоть коляску купите. Ваших ведь рук дело».

Шершень обалдело смотрел на нее. Криво усмехнулся: «Ну, не совсем рук. Ладно. Я узнаю про тебя и тогда решим. Где тебя искать?» Спохватился и предложил: «Садись, довезу, заодно узнаю».

Он пришел через неделю. Серый костюм-тройка, темно-серая рубашка, серый шелковый галстук, букет белых роз. Большой красивый пакет протянул матери, цветы — Юльке.

Мать ошалело смотрела на него во все глаза и ничего не могла понять. Наконец, она разлепила губы и прошелестела: «Вы кто?» Шершень широко улыбнулся:

«Не откажете, — буду вашим зятем».

Юлька видела, как у матери открылся рот, а закрыть она его так и не смогла.

«Да ладно тебе, мам, хватит столбом стоять».

«И, правда, давайте сядем. Дорогая Татьяна Ивановна, я прошу у вас руки вашей дочери».

Мать безмолвно открывала рот, не издавая ни звука.

«Позвольте представиться — Шершень Олег Николаевич, 36 лет, не женат, судим, образование высшее. Про сегодняшний род занятий скажем так — бизнесмен».

«Это бандит, что ли? А… я подумала, что Шершень — это кличка такая».

Олег хохотнул: «И кличка тоже. А что касается бандита, Людмила Ивановна, то кто же сегодня не бандит. Вот посмотрите, как директор и его команда ваш завод грабят. Они кто — порядочные граждане?»

«Бандиты и есть».

«Ну, вот. Пойдем дальше. Когда меня инспектор на дороге останавливает и вымогает взятку — он кто?»

«Бандит».

«Вот видите. А ехце есть много разных госучреждений, чиновников, служб, и все они занимаются вымогательством. Поверьте, везде так: и в Пензе, в Москве, и в Урюпинске. Уж я-то знаю. А вы говорите, я — бандит. Да по сравнению с ними я — щенок».

«Ой, вы простите меня, по глупости это я да по темноте. Мы ведь этих дел совсем не знаем. Горбимся всю жизнь да гроши получаем. Помирать пора придет, и вспомнить нечего будет. Думала, вот Юлька, может, вырвется. Да где уж там. Ей, похоже, еще труднее придется. Одна с дитем остается».

«Татьяна Ивановна, о Юле я и пришел говорить. Прошу вас согласиться на наш брак!»

Видя, что будущая теща его не понимает, Шершень начал снова: «Я хочу, чтобы ваша дочь Юля вышла за меня замуж».

«Куда ей, видите, пузо на нос полезло. Разве такую кто возьмет».

«Вот я и беру. Мое пузо. Отдайте мне Юлю».

Юлька с ужасом смотрела то на онемевшую мать, находящуюся в умственном ступоре, то на веселящегося Олега. Она понимала, что Шершень издевается. Он, наверное, принес немного денег на детские покупки. Вот и развлекается. Но Олег перестал улыбаться, стал серьезным и настойчиво сказал: «Значит, так. Завтра мы подаем заявление, в субботу нас распишут. Тянуть дальше некуда. Ну а со свадьбой пусть невеста решает: по-тихому поженимся или с грохотом». И тут Юлька поняла — это не сон, не бред, он пришел на ней жениться. Истерика, которая с ней случилась, была некстати, но именно она вывела мать из задумчивости. «Ой, чего это мы сидим? Давайте выпьем». Распаковали коробочки и баночки, принесенные женихом, открыли шампанское, и зареванная Юлька почувствовала вкус новой жизни.

Лежа в широкой двуспальной кровати после тихой, но роскошной свадьбы, Юлька спросила мужа: «Ты испугался, что я несовершеннолетняя и тебя посадят? Но ведь я молчала. Почему ты? Ведь вас было четверо».

«Я был первый».

Юлька ойкнула и расхохоталась.

«Ты чего, дуреха?»

Но Юлька почему-то не захотела объяснять. Ее поразила повторенная с удивительной точностью ситуация. Вот только у матери не было такого платья, цветов, бриллиантового кольца, таких гостей и таких подарков.

«Юлька, ты в судьбу веришь?»

«Еще бы не верить!»

«А вот я поверил, как раз незадолго до нашей встречи у магазина. Мы ведь тебя привозили в мой дом. Туда таких девчонок десятками возили. Я собирался к мужикам, мы любили париться у Костяновой бабки в бане. Хорошая баня, ее дед строил, а он мастер был. Ребята уже были там. И я уже собрался, но увидел: в ковре блеснуло что-то. Оказалось, сережка. Копеечная, убогая, но сразу вспомнил — твоя. Я тогда еще обратил на нее внимание, потому что у тебя в ухе одна была, другая, видно, выпала. Сел я на диван и задумался. Не жди, что мне стыдно стало или тебя жалко. Нет. Меня другое удивило. Здесь перебывало столько баб — и старше тебя, и младше. А девицей ты одна оказалась. Я был первым. Знаешь, это странное чувство, тебе не понять. Пока я сидел и размышлял, дружков моих в бане спалили: дверь бревном прижали, бензинчиком полили и зажгли. А я цел остался. Благодаря тебе, между прочим. Охотились тогда за Костяном, ну, а Жирик и Гвоздь пошли за компанию. И я мог заодно. А твоя сережка меня спасла. Сильное это на меня впечатление произвело. Хотел тебя найти и не мог вспомнить, куда мы тебя увезли. Даже имени твоего не знал. И вдруг ты, да еще с животом. Потом справки навел, что после нас ты из дома носа не показывала, от бабки переехала к матери, вроде как от старой жизни отказалась. Тут я понял — судьба. Жениться надо. Я суеверный. Знал: не женюсь на тебе, обязательно горе найду. А оно мне надо?»

Решили, что не надо. И замужняя жизнь Юльки покатилась тихо, как колобок под горку.

Как-то вечером муж привел домой хорошо одетую, красивую молодую женщину. У Юльки сжалось сердце: вот, гад, совсем не стесняется. Но женщина повела себя странно: она попросила Юлю сесть на стул, направила на нее свет от настольной лампы и стала внимательно рассматривать ее лицо. Олег сидел на диване и молча наблюдал. Юлька занервничала. Красотка положила руки ей на плечи и хрипловатым голосом сказала: «Спокойно». Осмотр продолжался. Юлька видела, как усмехнулся муж, и не могла понять, что происходит.

«Так, — сказала девица, — быстро умываться. Без разговоров». Когда Юлька вернулась из ванной, гостья представилась — Катя.

«А теперь неси все, что ты называешь косметикой».

Юлька долго шарила по ящикам, сумкам, карманам, но принесла все. Девица нашла на кухне мусорное ведро и молча отправила туда все Юлькино богатство. Муж продолжал ухмыляться, наблюдая, как его жену посадили на стул, накрыли пелериной и стали сосредоточенно работать над ее лицом. Юлька была так растеряна, что не могла слова сказать. Катя легко прикасалась к ее глазам, щекам, губам.

Через час Катя сняла пелерину и подвела Юлю к зеркалу: из серебристой глубины смотрела красивая, очаровательная, чуть загадочная девушка. И только наличие большого живота вернуло Юлю к реальности: «Незнакомка в зеркале — это и есть я!.. Ух, ты, просто класс!» Восхищению не было предела.

Потом они вместе пили холодное белое вино, и Юльку прорвало: «А я думала, Шершень любовницу привел!» Катя и Олег переглянулись и захохотали. Юльке было обидно: видимо, она сказала что-то глупое, но не поняла что. Олег сжалился над ней:

«Видишь ли, котенок, Катюша не интересуется мужчинами».

«Как это? Вы в них разочаровались?»

«Да нет. Не очаровывалась. А что, Олег, она у тебя сохраняет девственное сознание?» Они снова рассмеялись и стали говорить какие-то слова, вроде по-русски, а непонятно. Позднее выяснилось, что муж договорился с Катей, за плату, разумеется, что она научит его жену выбирать косметику и пользоваться хотя бы самыми простыми приемами макияжа.

Через десять дней Катя сказала: «Стилиста из тебя не выйдет, но и боевая раскраска индейцев, надеюсь, больше на твоем лице не появится». Теперь Юля действительно с ужасом вспоминала, как она расцвечивала лицо, да еще гордилась собой: брала губную помаду и втирала в щеки, «для красоты».

Выбирать одежду ее учил сам Олег. Они прошлись по магазинам, где продают приличную одежду, и сделали первые покупки. Олег обещал, что после родов они поедут за ее гардеробом в Италию.

Олег научил ее сервировать стол. Он был очень удивлен, увидев впервые, как она мучается с порцией мяса. Перестав есть, он внимательно смотрел на ее тщетные старания отщипнуть вилкой кусочек. «Котенок, а что, если попробовать ножом? Он лежит рядом с тарелкой». Хоть он и старался скрыть, но Юлька услышала в голосе мужа презрение. Она расплакалась. Олег не утешал. Принес мокрое полотенце, вытер ей лицо.

Юля чувствовала его отчуждение. Ей было трудно с первого дня. Она видела, как не подходит Шершню: ни по возрасту, ни по уму, ни по воспитанию. Знала, что он не мог ее любить, потому что ни один мужик не забудет, что она — та самая, с которой он, а самое главное — его дружки, выделывали такие штучки. Юля была уверена: Олег все помнит про все. И хотя ее согласия никто не спрашивал, она знала, что ему бывает противно. Тягости добавляла и ее простоватость: она не умела одеваться, хорошую посуду видела впервые, зачем нужны все эти вилки, ножики, не понимала. Юлька любила валяться в постели неумытая и до обеда смотреть телевизор, поедая разные вкусности. Но Олег очень сердился. Она не чистила зубы перед сном, он ругался и даже кричал, что, судя по всему, она нашла себя на помойке. Сейчас все это собралось в одну большую обиду, было тоскливо и как-то безнадежно.

—Олег, у тебя родители кто? — спросила как-то Юлька.

—Врачи. И братья, и тетки, и дядьки, и бабка с дедом. Все врачи. Я один — выродок. А что?

—А у меня — никто. Голытьба. С детства помню постоянное блюдо — щи. Мать варила ведерную кастрюлю. Да еще вареная картошка и килька в большой миске. Миску никогда не мыли. Приносили пакет с килькой и вываливали в эту миску. А может, и мыли, да я не замечала. Отец пропивал все. В первый раз я ела котлеты, когда после больницы мать перевезла меня к бабушке. Мать сроду не готовила ничего, кроме щей и картошки. А ее и без ножа есть можно.

Юлька говорила зло, раздраженно, но больше она терпеть не могла.

—Выгони меня, я ведь не набивалась к тебе в жены. Денег попросила, ну и все. Остальное — ты сам. Не хороша — прогони, лучше я не стану. И учиться я не буду — ни до, ни после родов. И книжки твои читать не хочу. И в постели валяться буду до обеда. Я хочу жить так, как мне нравится. А умной быть мне не хочется. Какая есть. На тебе свет клином не сошелся. Вот рожу, отдам ребенка в ясли и буду жить нормально.

Олег выслушал ее гневную тираду. Спросил: «Все?» Юлька с вызовом выкрикнула: «Все!»

Он подошел к ней и, несильно замахнувшись, врезал ей по щеке.

— Ах, ты, тварь! Тебя, падаль, из грязи достали, а ты права качать? Нищетой хвастаешь, папой-алкашом? А кто вам, скотам, не велел жить по-человечески? Мои предки всю жизнь учились да вкалывали, как лошади, по ночам дежурили, по две ставки брали, спасали таких, как твой папочка, чтобы своим детям образование дать, людьми сделать. Ты что думаешь, другим все с неба падает? Даром? Нет, моя милая женушка. И не рассчитывай на жалость. Пока не родишь — пощажу, потом — не обессудь, за все спрошу. Никуда ты не денешься. К богатству легко привыкают, отвыкают тяжело. Сиди и не рыпайся. И чтобы звука больше не слышал. Сказано ножом мясо резать — режь. С завтрашнего дня — вставать в восемь утра, зубы чистить утром и вечером, одеваться прилично. Наказывать буду сильно и за каждую провинность. Возьмешь на столе книги, для тебя приготовлено, для дуры. Читай. Проверять буду. Тебе, тварь, ребенка воспитывать, а ты своей зоологической темнотой гордишься!

Олег ушел, хлопнув дверью. «Значит, злой», — подумала Юлька. Обидные слова не произвели на нее впечатления. Отец по пьяни и не такое говорил. А вот бить начал — это плохо. По опыту Юлька знала: раз начал — не кончит.

…Роды были тяжелыми. Мучилась Юля трое суток.

Задремала днем, в перерыве между схватками, и увидела себя, склонившейся над ребенком. В колыбели лежал крошечный, очень красивый мальчик. Вокруг собрались какие-то люди, чужие и страшные. Они отталкивали ее от сына, кричали на нее, били. Но она заслоняла ребенка своим телом и не давала им дотронуться до него.

Люди чем-то грозили ей, и это было очень страшно. Но она старалась не слушать их.

К Юле подошел мужчина, в руках у него была пила, острая, блестящая. Он старался оттолкнуть ее и громко кричал: «Сейчас я его разрежу, и он сразу умрет».

Юле было так нестерпимо страшно, что она схватила сына на руки и бросилась бежать. Оглянулась: ее никто не преследует, все стоят на месте, растерянные и удивленные…

Ребенок родился крупный. Началась новая жизнь. Юлька никак не ожидала, что с первого же мгновения так привяжется к малышу. Назвали сына Колей, в честь Олегова отца. Это у них семейная традиция. Малыш много плакал, и Юлька не переставала удивляться: муж спокойно обращался с крохой, протирал складочки детским маслом, менял подгузники, вставал к нему ночью. Вел себя как многоопытный отец. Олег был уверен, что ребенок его и не ошибся: на правой руке нашел «свой» кривой мизинец. Колюня подрастал, и детские фотографии папы и сына можно было перепутать — совершенное сходство.

Беда, как всегда и бывает, пришла неожиданно: Коля заболел. Через месяц был поставлен страшный диагноз: опухоль. Родители еле держались на ногах от горя. У Юльки началась бессонница: через каждые полчаса она бросалась к кроватке — слушать, дышит ли ребенок.

Родители Олега работали в крупном медицинском центре, но к ним нужно было ехать часа два. Решено было добираться на машине. Доехали неожиданно быстро. Коля всю дорогу спал, а когда просыпался, с удовольствием играл любимыми игрушками. Юлю положили вместе с сыном, обследование длилось две недели, еще две продолжалось лечение. Через месяц они возвращались домой, не помня себя от счастья: диагноз был ошибкой местных врачей.

За время болезни спокойный мальчик успел стать капризным. Он быстро научился вить веревки из родителей и требовать то, что хочет. Пока желания трехлетнего малыша были легко выполнимы, но было ясно и то, что на этом он не остановится. Родители тряслись над сыном и исполняли любой его каприз. Да как иначе: ведь совсем недавно они готовились его похоронить. Теперь на радостях готовы были ему звезду с неба достать. Впрочем, Коля был куда прозаичней: он, например, требовал налить ему пива, которое пили родители. И они наливали. В противном случае он падал на пол, стучал ногами и часами орал благим матом.

Прошел еще год. Юлька вспомнила, что она не просто молодая, а еще юная женщина. Она стала требовать «светской» жизни.

Иногда Шершещь брал ее в рестораны, из гостей они обязательно заезжали в клуб. Но самым любимым развлечением стало казино. Олег был страстным игроком. Остановиться никогда не мог. Проигрывался дочиста. Юлька проигрывала по маленькой, но кипение страстей ей тоже нравилось. А Олег к тому же оказался страшным ревнивцем. Достаточно Юльке было дважды с кем-то потанцевать, как дома ее ждала жестокая разборка. Юлька относилась к скандалам спокойно. Сказывалась отцова выучка. Иногда, что случалось редко, Олег становился совсем невменяемым и тогда зверски избивал ее. Но и это оборачивалось на пользу: утром, придя в себя, Олег просил прощения, сам обрабатывал ей раны, а вечером всегда возвращался с роскошным подарком. Чем сильнее побои — тем дороже подарок. Когда побоев не случалось долго, Юлька сама начинала поддразнивать мужа, кокетничая с его друзьями. Побои можно перетерпеть, зато потом…

В тот вечер она перестаралась. Олег крупно проигрался. До этого он сильно повздорил с партнером по бизнесу. А тут еще, как назло, Юлька «крутила хвостом» имен • но с ним. Весь вечер они ворковали, танцевали, перемигивались, потом пошли покурить, и Олег увидел, как рука приятеля легла пониже Юлькиной спины. Шершень догнал их, схватил жену, вытащил ее на улицу и там же, на тротуаре, начал бить. Потом швырнул в машину. Отъехав от ресторана, он вытащил Юльку и продолжил «воспитание», чувствуя, как впадает в сладостное и страшное зверство. Он боялся и в то же время любил это состояние, когда в нем просыпалась жажда крови и хотелось рвать зубами, когтями…

Шершень очнулся от холода. Стояла глухая ночь. Он был весь в крови и никак не мог вспомнить, что случилось. В машине лежала груда кровавого тряпья. Дотронулся, оказалось — это Юлька. Кое-как довел машину до дома. Умылся и занялся женой.

Юльке досталось здорово. Лицо разбито, глаз затек, рука распорота от плеча до запястья. Придя в себя, Юлька рассказала ему, что он натворил. Олег не поверил — он действительно не мог вспомнить.

Две недели Юлька провела дома — с таким лицом на улицу не выйдешь. Муж уехал в командировку. Вернулся утром и положил на кровать длинную коробку с цветами и пакет. Цветы были не очень интересны, а в пакет Юлька нырнула сразу: шуба, роскошная черно-бурая лиса. Она знала «за что» ей шуба. Вздохнула, а затем сама себе сказала: «Ничего, не умерла, зато такой шубы ни у кого нет, подруги сдохнут от зависти!»

«Коллеги» Олега по бизнесу, хоть и не были бедными, не очень-то одаривали своих жен. Юльку поражало их не проходящее желание видеть унижение супруги, которая вынуждена вечно выклянчивать, буквально выпрашивать каждую тряпку. У Олега эта черта отсутствовала. Он сам охотно покупал жене даже нижнее белье. «Да, — подумала Юлька, — зато другая черта присутствует с избытком. Но ведь и подруги бывают биты мужьями. И не раз».

Олег делал подарки не только по случаю порки. Частенько он загуливал, домой приходил дня через два-три. «Значит, в доме свиданий», — догадывалась Юлька. Так Олег звал небезызвестный ей дом, где проходили разборки, встречи, гулянки. Жене там места не было. Вернувшись, Олег привозил красивое кольцо, роскошное белье, фирменные кроссовки или еще что-нибудь приятное. Юлька знала о других женщинах. Не догадывалась, а знала. Но устраивать сцены было бесполезно. С мужа мгновенно слетал привычный лоск, глаза становились стальными: «Заткнись, падла, я тебя из помойки достал». Эта фраза, слышанная Юлькой не единожды, научила ее обходить острые углы.

Юлька привыкла к хорошей жизни. Она знала толк в деликатесах, отличала вкус дорогого вина, любила французские духи и качественную одежду. Особая страсть — обувь. Когда-то Олег сказал, что женщину делают прическа, сумка и обувь. Теперь Юлька могла похвастаться целой коллекцией обуви. Ну, разве можно все это потерять? Нет, уж пусть бьет, пусть ходит по бабам, лишь бы все это сохранилось. Как не хотелось обратно — к материнскому убожеству. Правда, Олег сделал там ремонт, купил мебель, японский телевизор, регулярно отвозил матери продукты. Но разве можно все это сравнить с тем, что у нее есть сейчас?

Шершень пытался убедить Юльку освоить хотя бы какую-то профессию: посылал на курсы бухучета, компьютерные, английского языка. Все впустую. Ее начинало тошнить от одной мысли, что надо напрягаться, что-то запоминать. Как же она все это ненавидит! Олег купил компьютер, попытался учить сам, заинтересовать хоть чем-то. Бесполезно. Юлька была как неприступная скала.

Часто ей бывало скучно. Целый день она слонялась по квартире. Сына с утра забирала мать. Иногда ездила к подругам, хвасталась обновами. Но и это надоедало. Музыку не любила. Ей нравился только Юлиан. Вот его она могла слушать весь день. Но надоедало и это. Иногда от скуки она начинала читать сказки, которые Олег покупал сыну. Но быстро уставала. Чтение не было ее любимым занятием. Хорошо, если Олег приезжал и увозил куда-нибудь. Однажды отвез на прием к психоаналитику. Сначала Юлька сопротивлялась: «Не пойду. Он разные умные вопросы задавать будет, а я ничего не понимаю». Но все оказалось не так страшно, и ей даже понравилось. Через месяц почувствовала вкус к тому, что называется «поиск самого себя». О чем-то она задумывалась впервые, что-то ее мучило давно, и вот теперь «вытащенное» на поверхность и «отработанное» — отболело. Ей стало казаться, что все может измениться, что жить можно иначе, что перемены необходимы. Юльку уже не раздражало, когда психоаналитик помогал ей самой понять нежелание работать или учиться, подталкивая к принятию решения заниматься хоть чем-нибудь. В конце темного бесконечного туннеля забрезжил свет…

Все рухнуло в одну ночь. С вечера хотелось спать. Юлька пыталась смотреть телевизор, но по всем каналам шла какая-то ерунда, затем пробовала читать журнал. Но и это оказалось не по силам. Забралась в кресло, поджала ноги, свернулась калачиком и незаметно заснула.

Она шла по темной улице на окраине города. Где-то далеко, у горизонта переливались цветные огни, а здесь была черная тьма. Дороги не видно. Но Юлька продолжает идти. Неожиданно выходит на широкую улицу, освещенную слабым серым светом, идущим от неба. Все вокруг серо-черное, сумрачное. Дорога идет под гору. Навстречу Юльке — двое мужчин. Они пристально смотрят на нее. И тут Юлька обнаруживает, что она, совершенно голая и босая, идет по черной воде. Ей нестерпимо холодно. На дворе поздняя осень, деревья черные, голые. Дует холодный порывистый ветер. Черная вода, как живая пленка, покрывает ее тело и стекает вниз. Юльке невыносимо плохо, одиноко, стыдно. Ей негде укрыться. И тогда она говорит себе: «Нужно идти. Пусть все думают, что мне в церкви назначили такое послушание». И идет по улице дальше.

Внезапно увидела себя в чужом доме. Там свадьба, шумная, веселая. Накрыты столы, все пьют. За столом сидит жених. Он — один, без невесты. Юльку никто не приглашает, ее просто не замечают, а ей очень хочется узнать, почему свадьба без невесты. «Спрошу у жениха», — думает она и подходит к нему. «Ты почему один женишься?» Мужчина поднимает глаза, и Юлька узнает Шершня. Он криво улыбается, хмыкает и долго-долго смотрит на Юльку. Молчит. Протягивает руку, и хотя Юлька стоит по другую сторону стола, так и не дотягивается до нее. Его лицо искажает злоба, но она тут же проходит.

«Вот женюсь. Мне невеста не нужна. Это моя свадьба. Твоя будет, — он повернулся к стене, где висят часы, — вот здесь». И ткнул пальцем в черную гладкую семерку.

«А как же я? — Юлька задыхается от обиды. — Мне-то чего делать?» — «Ну, уж это тебе решать, иди отсюда, свадьба моя».

Было три часа ночи, когда раздался телефонный звонок. Позвонил Хлыщ, тот самый, из-за которого она была жестоко избита. «Юлька, ты, короче, сядь куда-нибудь. Я тебе тцас нехорошее скажу. Ты сядь, Юлька. Короче, Шершня Боксер завалил. Насмерть. Ты это, ты не плачь сильно. Мы…»

…Юлька сидела на полу. Рядом валялась телефонная трубка, в ней еще шуршал голос, но она уже ничего не слышала.